Лола умерла в декабре, от инсульта, ей было четырнадцать. Я провела с ней ровно половину жизни.
Никогда даже и не мечтала, что у меня будет собака. Удружили соседи: всех щенков раздали, а последыша никто не взял. Принесли нам, пустили на пол.
Я смирилась с тем, что собака у меня будет некрасивая. Голый розовый крысёныш с белёсым носом задрожал и описался.
Выросла, однако, тургеневская красавица, помесь русского спаниеля и английского сеттера. Белая, с медовыми пятнами, ресницы длинные, человеческие, карие глаза обведены черным, как у Веры Холодной в немом кино. Нос и губы тоже почернели.
Детство у неё было, должно быть, счастливое.
Мебель, обувь, одежду — погрызла. Любила умыкнуть и пожевать хозяйственное мыло или сырую картошку.
Иногда я брала её с собой в школу и ненароком отпускала поводок. Лола носилась по коридорам, её радостно ловили оравой.
Нрав развился независимый: на диванах не спала, на руки не давалась. Оторвать от земли её можно было, только если сначала, как кавказскую невесту, накрыть плотным одеялом и закулемать вместе с ощеренной пастью.
В деревне охотилась на мышей-полёвок и лягушек, плавала, на лету ловила пчёл, что было чревато, душила индюшат. Славно летел пух. Как ни зарывали мы в землю её охотничий талант, но водить по деревне её все-таки пришлось на коротком поводке.
Кроме нас с собакой на верёвке ходил только местный дурачок Юра Махры — и ещё с медалью «Мать-героиня».
У Лолы был шанс прожить иначе. К нам пришёл мужичок, влюблённый в неё, и со слезами умолял продать: «Это собачка охотняя, я её на уточек притравлю. А в городе ей мука одна! А я о прошлом годе подстрелил шестнадцать уток с стаи, а нашёл одну, остальные пропали. А была б собачка….» Мы не смогли с ней расстаться.
Первые годы Лолиной жизни мы были подругами: гуляли и играли часами, сначала ожидая, когда выйдет на прогулку со своим кокером В. из соседнего подъезда, а потом и просто так, от нежелания сидеть дома и заниматься.
С годами Лола все меньше дружила со мной и все больше с мамой. Кину мячик — принесёт, но не отдаст, а ляжет рядом с ним и смотрит на меня, взглядом извиняясь.
Мама ввела Лолу в высшее собачье общество. Дамы с собачками созванивались и степенно прохаживались по окрестностям, спуская собак на клумбы. В свет принимались далеко не все. Лола слыла львицей и красавицей. Тут бы ей и познать счастье материнства, но то нам было «не до щенков», то у Лолы гепатит, то у Лолы вывих, потом — опухоль, детородные органы пришлось удалить.
Лола стала странно пустая внутри, но чувствовала себя, возможно, хорошо. Никаких течек. Потеряла интерес к себе подобным.
Хотя во время болезни за ней большей частью ухаживал папа и кормил её тоже он, Лола страстно полюбила маму. Когда мама была дома, Лола хвостом ходила за ней по квартире. Когда мамы не было, Лола лежала под дверью и лизала мамины тапки. На звонок домофона реагировала беснованием. Дверь открывали, Лола летела вниз и поднималась с мамой на лифте. Нас с папой она никогда так не встречала.
В старости Лола сблизилась с папой. Мы решили, что папе надо больше бывать на воздухе, и как-то совсем перестали гулять с собакой. Папа гулял с ней безропотно, переживая то из-за мороза, то из-за жары или слякоти: Лола простудится, запарится, ноги промочит.
Она оглохла, ослепла, по лестнице поднималась ползком, но взять себя не давала. С трудом вставала, подволакивала задние лапы. Папа кормил её лекарствами и разрабатывал диеты.
Мама советовала «усыпить и не мучить животное». Папа возмущался.
Однажды вечером начались судороги. Врач сказал, что она без сознания, и предложил усыпить, папа с негодованием отказался. Он просидел с ней всю ночь, следя, чтобы она ни обо что не ударилась в конвульсиях. Утром он их вызвал.
Его позвали. «Она живая!» «Нет, это судорога», — сказали палачи. Лола вильнула хвостом, задрожала и описалась.
Её взяли за шкуру и положили в чёрный мешок. Впервые её лапы взмыли над землёй без всякого сопротивления. Но это уже была не Лола.
Надежда ГОРЛОВА
2011
