ОЛЕГ ГАРБАРЕНКО
Гарбарек был гений, настоящий, живой гений. И всё в его жизни было под стать его этой высокости. И даже его падения в бездну были за гранью возможного. Он был наделён, какой-то нечеловеческой силой и при этом чаще всего выглядел как Циолковский. Из коротких штанов торчали его худющие ноги, а из рукавов его светлой куртки торчали крупные, подвижные руки, но глядя на него, всё это куда-то исчезало, и на вас глядел добрый, слегка сутулый исполин с большущими, увеличенными линзами его очков глазами, из которых постоянно струился юмор. В его присутствии менялся Мир. Он становился шире, и вещи, и предметы приобретали дополнительное значение.
Он не рыл подкопы, не уводил в «диссидентские» норы, предпочитая катакомбам, весёлый «перформанс». В его присутствии, обыденность превращалась в театральность, в гротеск, и вдруг появлялся Чуковский — лисички поджигали море, из болота тащили бегемота, а доктор Айболит сидел под деревом и лечил животных. Когда он приходил во внутренний дворик «Аллегро» где проходили собрания Рок-клуба, просто для того, что бы узнать дату очередного концерта, вокруг него тут же образовывался лохмато – когтистый, взъерошено – джинсовый круг «непримиримых», и уже через 10 минут слушая его «вселенские лепки», все напрочь забывали про революции и вообще зачем они здесь собрались, оставалась в башке только дата предстоящего концерта, и кайфовое предвкушение.
Так один раз «утащив» всех в очередную байку, он «привел» толпу на филиал завода «Альфа» и поведал, что левый лестничный пролёт здания насчитывает 108 ступенек, при этом он никогда не работал на означенном заводе. После этого оцепенения и дабы разоблачить Гарбарека, было поручено тем, кто там работал пересчитать ступени указанной лестницы. Эффект был мифологический – их оказалось ровно 108. И это даже неважно, что их оказалось 108, важно то, что он умел «Уводить»! А иногда свежий, весенний ветер наполнял всё вокруг Ильфо – Петровской эйфорией первых «балбесных», после революционных лет и всё меняло своё значение, прежний мир останавливался, и тут же проявлялся новый, не покрытый коркой, светлый, подвижный мир. Даже его «разрушения», когда в «Синдроме» он неистово бил по клавишам, и всем казалось что это и есть сокрушительная битва с «совком» были пропитаны юмором, и конструкции которые он выстраивал или рушил, нажимая на клавиши, не несли в себе никакой социальной нагрузки.
Он скорее был шутом, чем глашатаем. Не бьющим, а рассеивающим своим светом и юмором плотности черноты и неведения.
У него было, что-то около 27 рационализаторских предложений в области вертолётостроения. В подвале дома в качестве хобби он собирал авторскую модель небольшого самолета. А, когда он уже полностью забил на свой внешний вид и перестал появляться в РКИИГА, то некоторая часть Уч. Пед. Состава, этого Высшего Инженерно-Авиационного заведения, в тайне посещала его странное жильё, с целью консультаций, где рядом с роялем, на пюпитре которого стоял пожелтевший Бах, в раскорячку стоял кульман, и выглядел постоянно свежим. Вначале 70х Мишка, наконец-то получил вожделенный, взорвавший подкорку 1й «King Crimson».
Это было событие вселенского масштаба, мир становился ощутимее больше. Собраться на флэте и впервые прослушать новый диск, тем более такой, было подобно запуску в Космос. Как и полагается «Crimson» унёс Мишку с Олегом в нужном направлении, доказав и без того абсолютно понятное, что главное в жизни – это Музыка. Очень внимательно прослушав материал, разложив его в голове, на составляющие единое полотно пряди, из которых оно было соткано и, узрев узор замысла, Олег через пару дней вернулся с готовой партитурой. Он просто переложил весь Кримсон на ноты и таким образом создал топографическую карту этой новой планеты.
Молниеносное врубание в ситуацию, невероятная подвижность ума, эрудированность и обаяние позволяли ему практически беспрепятственно путешествовать по закромам сознания присутствующих рядом с ним людей, без всякого нажима, абсолютно тактично. Его присутствия достаточно было, что бы открыть засовы. Так у меня дома как то собрались Наташкины подружки и сидя на диване, пили чай. Скоро появился Олег и сел, напротив на стул. Их разделял журнальный столик. Непосредственность, «огромность», мгновенная коммуникабельность в те времена, да и во все времена, была редчайшим явлением. Молодые, румяные девчонки просто замерли не в силах сразу понять происходящее, дядька напротив, был из отстойного мира их родителей, (в их мире буйствовала весна…) ни фирменных штанов, ни правильной прически, на носу очки, длиннорукий и вдруг…
Они услышали, как шумит сибирская река. Они, увидели как на небольшом плато, привязав один конец палатки к одинокой, вековой сосне, что бы ни снесло ветром, на краю высоченной скалы, глядя, как в тысячах дробившихся внизу зеркальных квадратиках могучей реки отражается небо, облака и пролетающие над ними птицы, сидят Олег и его первая любовь. Юные, окрылённые, они убежали на край земли за ощущением целостности Мира. Распахнутые настежь, девчонки почувствовали, как вспыхнула душа увлеченная сказкой. Внешность Олега растаяла и трансформировалась в Великую Мечту. И они поняли, что то, что внутри бывает гораздо интереснее, чем то, что снаружи.
В последние годы жизни Олега, мы виделись очень часто. Он обзавёлся довольно странным жильем в «тихом» задвинье. Дом был двух этажный, розового цвета, с крыльцом и длинным коридором, где предметы, казалось бы, хаотично разбросанные, жили своей жизнью. В середине этого тамбура, на право, отходила кухня, где царил понятный, холостяцкий хаос, но иногда происходили вещи, которые своей неожиданностью просто изумляли. Магазины в те годы почти опустели. В холодильных витринах «Таир», на алюминиевых подносах вместо мяса всё чаще лежали кости в кровавых засохлостях, недвусмысленно показывая как гигантская страна, засыхая превращается в мумию, вместе с её вождями. Сверху тех же «Таиров» лежали такие же подносы с рыбными пирожками по 5 копеек, к вещей радости Полиграф Полиграфычей, возвращая страну к исходному положению. И вот как то по весне, зайдя к нему, я с порога, остро уловил пьянящий запах кулинарных изысков. Обычно его рацион не отличался гурманским набором. Рис, макароны, что — то там ещё.… А тут, на плите волшебно журчала полная сковорода жареных грибов с картошкой. Подрумяненный лучок, подчёркивая волшебные запахи, практически сводил с ума. Ну вот, наконец- то мы уселись, на столе появились две рюмки, а из морозилки запотелая бутылка водки. Этот ужин вошёл в коллекцию незабываемых моментов.
Где он достал весной грибы? Непредсказуемость – черта гениев.
В ту пору я переживал очень сложный период моей жизни. Он длился уже какое- то время, но до полной расстройки моего «инструмента», за которым последовал полный алогизма, самый невероятный этап моего возрождения, ещё оставалось время, и я мог пока ещё адекватно реагировать на происходящее, но уже со всё более ощутимым привкусом горечи. Все мои авторитеты и гуру, пытались давать какие — то советы, кто — то вспоминал Дона Хуана и трендел о «Безупречности», другие умники долго анализировали и посвящено говорили о целке в моем сознании, что скорее всего вот-вот порвётся, норовя трахнуть мою голову. Гарбарек же подарил мне на День Рождения книгу, какой- то чешской писательницы «Люди на Перепутье» и подписал её в соответствующей ему манере:
Сладчайшему
Геше от безоб –
разнейшего Пети Кантропа
( по кличке «Олег»).
Категорически поздравляю
С днём рождения и
Желаю того, что сам себе
Пожелаешь
23 июня 1989 г. От Р.Х.
Вот таким было его лекарство.
Мы сидели на диване, прислонясь к стене, рядом на рояле горела свеча и комната и предметы в ней, казалось, висят в воздухе и, так же как и мы слушают тишину. Вдруг Олег приподнялся, нажал на клавишу бобинной, вертикально стоящей «Ноты» и музыка заполнила пространство. И снова это было неожиданно и так естественно относительно его волшебной неиссякаемости. В то время повсеместно слушали практически один достаточно обширный набор замечательной музыки, а тут вдруг:
Это Барри Уайт — сказал он, Смотри, вот он большой, черный, в черной рубашке, босяком идёт на сцену, вот сейчас, слышишь?
Оркестр играет вступление… и вот раздается неторопливый, расслабленный, клокочущий голос Уайта… он поёт куплет, голос поднимается всё выше, затем ещё один… отрешенность уже почти небесная… оркестр играет длинную оркестровку, а Олег продолжает — он уходит медленно со сцены, не слышно шлёпая босыми ногами. Музыка плывёт, взмывает, растекается, зал в сладостной эйфории. Звуки оркестра, прокатив, словно серфера волна, возвращаются к последнему куплету, и вот сейчас вернётся Уайт. Но его нет, оркестр снова поднимает волну и снова возвращается на берег, но Уайта нет. Звучащая песня и рассказ волшебным образом соединились вместе и уплыли далеко за пределы пространства комнаты.
А потом, когда угас последний звук, Олег тихо произнёс:
— Уайт появился почти через 10 лет, просто то, прежнее пространство закончилось, и он перешёл в другое…
Я не исследовал этой истории, я в данном случае предпочитаю, как древние толтеки совершить «кувырок мышления». Тем более что это прослушивание было в полной мере мистическим, и я его пережил, а поэтому для меня оно абсолютно реально. Как и реальны те «места силы», в которые меня водил этот удивительный Олег.
В те годы он перемещался, опираясь на палку, так как здоровье, о котором пришло время рассказать, явно давало сбой и потихоньку истекало. Я говорил о его гигантском запасе сил, дело в том, что в юности Олег увлекался санным спортом. Лететь на скорости с горы, как и проектировать самолеты – было активной составляющей его хромосомного набора. Как раз в Сигулде построили новую санную трассу, и его тройка вышла на старт. Боб летел с предельной скоростью, но что-то не так было на колее в тот раз, на полном ходу, на повороте, боб вынесло и со страшной силой грохнуло о дерево. Выжил только он.
С раскроенным черепом его доставили в больницу и отныне в его карманах навсегда поселились таблетки от головной боли, которая мучила его каждый день! При этом чаще всего складывалось впечатление, что он в прекрасном расположении духа и в отменном настроении. Количество таблеток, которое он постоянно употреблял, просто зашкаливало, причём увещевания врачей ни в коем случае не употреблять совместно с алкоголем, для него звучали просто наивно и забавляли его.
Периодически он посещал «Весёлый дом», когда подходил срок очередного профилактического осмотра или по острой необходимости, где и произошла та судьбоносная встреча с Аксёнычем. Помню наш памятный вояж на автобусе в Ливаны на совместный концерт «Поезда» и «Синдрома». Распаковав пачку, он достал лафетку, извлёк 25 таблеток, закатился и запил всё это водкой. Это только поднимало градус его настроения и без того горячий. При этом голову он не терял никогда.
ГУРВИН
Миша Никитин познакомил меня с Гурвиным. Как- то мы прогуливались в районе Кировского парка, и к нам подошёл человек невысокого роста, довольно плотного телосложения, в походке и манерах которого таился намёк, на что- то неведомое. Взлёт бровей на высоком лбу, с довольно глубокими боковыми врезами коротких волос торчащих ёжиком, обнажал живые, наполненные тайной глаза. Было видно, что Мише этот человек крайне интересен, и он меня представил. Через два дня Володя, он же Гурвин сидел у меня дома на диване, а я, напротив, на журнальном столике. В руках он держал перепечатанный на пишущей машинке (самиздатовский) 3 том Кастанеды «Путешествие в Икстлан» и сказал – « …вот это тебе надо услышать». Очередная перекопка моего сознания, сразу же вслед за двумя 3х дверными Мишиными шкафами полными пластинок произошла в 1984 году. Мне 23… в самый раз.
Гурвин читал… и мир трансформировался. Всё, включая время, звуки трамвая и подъёмный кран, строящий будущий Гидрометцентр за окном, отодвинулось и существовало за пределами возникшего пространства. Воздух в комнате застыл, слова плыли прямо передо мной, как облака, превращаясь в образы. Местами отчётливо появлялось ощущение, какого — то очень знакомого, но глубоко сидящего внутри вкуса, и когда через «300 километров» этого «сказочного путешествия» мы остановились… всё, что я смог произнести, – мне кажется, я когда-то это знал и забыл. Я буквально вспомнил «Полное безмолвие», когда лежа с закрытыми глазами на железной кровати во время тихого часа в пионерском лагере, в полном растворении вдыхая прачечный запах нагретого солнцем пододеяльника, я так любил созерцать розово – фиолетовое свечение на внутренней стороне моих век. Моя инициация закончилась и на долгие годы вплоть до самого отъезда Гурвина в Германию в 90м мы стали практически неразлучны.
У него был небольшой дом в предгорье Туапсе, куда иногда летом он приезжал с близкими приятелями. Там, на берегу журчащего ручья, Мишка впервые в жизни совершил прыжок в «неведомое», проглотив марочку ЛСД, переданную ему либо Фриссом, либо Катлером, наклеенную с внутренней стороны конверта. Ни праздности ради, то был настоящий эксперимент, нырок в глубины сознания, которое было уже достаточно взрыхлено и требовало реорганизации. И от природы подвижный и обширный ум Миши распахнулся ещё шире. В те незабвенные времена, он угощал нас кусочками историй, собранными им с таким ВСЕЛЕНСКИМ интересом, где только возможно, каждая из которых приоткрывала сказочный мир наших тогдашних грёз.
Он рассказывал про Кена Кизи и его « Весёлых проказников» тогда, когда даже мысли не было о том, что когда- нибудь в книжном магазине, прямо напротив той гостиницы «Рига», где он получал свой мизерный «паёк свободы», будет лежать на полке «Электронно Прохладительный Кислотный Тест» Тома Вулфа. И в тех кусочках, Небо было гораздо выше, чем во всех книжках и фильмах пришедших потом. В одной из своих поискных экспедиций за «знаниями», Гурвин познакомился с дервишами, которые знали «тайные тропы в горах» и которые познакомили его с пресловутым Мирзой (якобы носителем тайного знания).
Это именно тот Мирза, который впоследствии был обвинён в убийстве советского Брюса Ли, актёра Нигматулина, за то, что он отказался выполнить волю Учителя. Такой, по крайней мере, была официально озвученная версия. Озвученная во времена, когда страну захватило сектанство. Он, привёз его в Ригу и всё это, конечно особенно в рамках совка выглядело запредельно сказочно. Решив проверить его подлинность и святость, Гурвин сварил рис для учителя в детском ночном горшке. Эту проверку Мирза прошёл достойно. Надо сказать, что с приходом в мою жизнь Гурвина, всё вокруг стало меняться быстрее.
КАЙЯ
У «Поезда» репетиционная база по иронии судьбы располагалась в «Актовом зале» гостиницы железнодорожного депо. На первом этаже, за огромными окнами располагалась круглосуточная столовка, где даже ночью можно было захавать сосиски или поджарку с компотом, а если нападал «свиняк», как говаривали братья казахи из РАУСА (об этом чуть позже) то и граненый стакан сметаны. В числе наших поклонников был один из месткомовцев депо, вот он и подогнал нам это роскошное помещение и 4х дорожечный студийный магнитофон, за что ему пожизненное спасибо. «Хаммондом» нам служила двух — рядная «Вермона» с вполне сносным органным звучанием, а также снабженная вибрато и цокающим эффектом. Видео продолжало расширять горизонты, арсенал Валерки становился всё разнообразнее и включал убойные концерты и кино.
«Полночный экспресс», «Город женщин», «Убийцы в ночном поезде», какие врезы в сознание! Просмотры мы проводили у Миши, собираясь своей компанией, в которую теперь входил удивительно тонкий, очень артистичный и безумно талантливый барабанщик «Синдрома» Сергей Сушко, лицом обрамлённым черными вьющимися волосами похожий на грека. Это были удивительные дни, наполненные до краёв новизной и радостью. Чуть позже в этот круг вошёл гитарный мастер Юра Тюрин, тихий и смешной и очень мастеровитый, тоже увлечённый поиском знания. Своё сознание он приручал, читая «Одиссею» Гомера из конца в начало… и сотворивший красивый и звучащий инструмент для Миши. Никто себя особенно не обременял работой, да это и невозможно было представить применимо ко всей компании.
Миша числился сторожем в санатории Военно — Морского Флота и в его ведении был бассейн, куда мы наведывались ночью и плавали под песни Заппы. Мы забавлялись, придумывая на ходу стихи или наугад открыв книгу, выбирали любую строчку и превращали её в стебовый текст песни. Так скоро созрела идея «спонтанного» музыцирования. И мы отправились на нашу первую игру. Там же, в клубе Депо мы разложились на сцене. Я сложил пальцы левой руки в случайное сочетание и правой провёл по струнам, «клякса» завибрировала забавная, Гурвин тронул клавиши органа и попал, у Сушко в голове моментально возник узор, Мишка вплёл риф… и понеслось. Каждый день мы жадно глотали этот «нектар». Играть и видеть глубокое и серьёзное выражение лица такого вселенского знатока музыки коим, несомненно, был Миша Никитин, а слева ощущать мистического Гурвина, который касался клавиш и оперировал звуком чистым наитием, наполняло всё происходящее смыслом.
Будучи вовсе не клавишником в обычном смысле этого слова, Гурвин был больше чем клавишник, так напоминавший Брайана Ино. Стерео «Нота» и два микрофона глядели на нас из зала. Утончаясь и иногда придумывая интересные рифы, вокруг которых плелись спонтанные узоры, мы, наконец, коснулись «таинственных врат». Поток звуков мощной волной подхватил нас всех разом и увлёк в свободный полёт. Результатом стала удивительная запись. На дворе 84й, маячит и прячется Оруэлл. Ошибся годом дядька, на дворе не самый страшный, а самый кайфовый год. На коробке с кассетой мы написали Кайя, так называлась столовая депо, что на латышском означает — Чайка. И именно так нас стали называть сначала Московские, а потом и остальные хиппи, которые приезжали в Ригу и с которыми я познакомился на одном из первых сэйшенов в «Дзинтарпилсе», том самом кинотеатре на отшибе. Кстати «Дзинтарпилс» переводится как «Янтарный город». Волшебное название!
