ЩЕЦИН
Всё это время мы с Аксёнычем импровизировали в свеже — отстроенном, очень уютном малом камерном зале студенческого театра, который назывался «Тест», переплетая звуки сакса и гитары. Мы создавали причудливые, спонтанные полотна для его подопечных актёров, которые движениями и танцем старались выразить то, что им слышалось. Но чаще почти совсем притушив свет, вдвоём отправлялись в путешествия.
Потом был фестиваль молодёжных театров и чуть позже поездка в Польшу по приглашению Щецинского театра. Мы прибыли в Щецин волоча с собой инструменты и почти неподъёмный комбик. Познакомившись с местными музыкантами, мы приехали к ним на базу и нагнали такой «атональщины», что к концу все уже не совсем понимали, где они находятся и на каком языке говорят.
В первый же вечер, театральная молодёжь, очень радушно встретив нас, устроила приём, и мы почувствовали, что находимся за границей, так как на столе рядом с нехитрыми закусками и тарелками с канапе, гордо возвышались, полностью поглощая наше ещё совсем не искушенное внимание, «тетрапаковские» пачки сочно — синего цвета с ярко — оранжевыми апельсинами. Невиданная роскошь манила и возбуждала рецепторы вкуса, предвкушая момент сладостного упоения, а главное небольшого путешествия «за границу». Во вкусе апельсинового сока «виделся» запад.
В «совке» банки с ананасами в сиропе и апельсиновый сок были привилегией избранных и вместе с японскими телевизорами, фирменными бобинниками и кассетниками, зелёными с оранжевой подкладкой парками, кроссовками и джинсами, жили в недостижимой «стране мечты» под названием «чековый» или «бонный» магазин. Вечером мы вышли на прогулку по Щецину и были удивлены тем, что город был практически пустым. Страна переживала не самые весёлые времена и придавленная обязательствами по выплате гос. долга усиленно пахала.
Позже выяснилось, что на актёрскую зарплату в 1600 злотых, можно было купить ровно десять пачек того самого сока. Отчасти Польшу спасало довольно развитое, легальное предпринимательство, которым у нас ещё и не пахло. Маленькие лавки в переходах туго напичканные ярким «самопалом» с легендарными лейблами непривычно вольно сигналили и контрастировали с обыденным убранством витрин государственных магазинов.
Совсем скоро встрепенётся и наш народ и, отстояв гигантскую очередь в исполкомах, дабы получить вожделенный патент, ринется удовлетворять бесконечные потребности народа, низведенного до состояния колхозного рынка. Штаны и куртки из индийского тика голубого цвета, огромные, похожие на обелиски свечи с розочками и бижутерия из пластмассы начнут приносить ощущаемые барыши. И вот в это самое время в моей квартире раздался телефонный звонок. Я снял трубку и услышал Мишкин голос:
— Вселенная постоянно расширяется, не смотря на попытки её всячески сузить. Приветствую тебя, Гена.
«НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ»
Я дико обрадовался, услышав Мишкин голос. Очередной ледоход, вызванный перестройкой, колол единое пространство, как огромной страны в целом, так и общечеловеческого общения, и каждый норовил занять свою льдину. Все ринулись зарабатывать, и встречаться попросту было некогда. Поэтому Мишкино возвращение буквально восполнило, начавшую было расширяться брешь.
— Ну как ты? – спросил я. Целую вечность, тебя неслышно было.
— Заезжай, есть разговор. Я хочу тебя тут кое с кем познакомить.
Я поинтересовался с кем, и он ответил, что мне непременно будет интересно. С радостью я вошёл в подъезд с камеями и их отбитые носы уже не выглядели проказой местной шантрапы, напротив, шантрапа вдруг проявилась жалкой, искаженной гримасой исчезающей страны в пятнах посеревшего, затертого гипса. Мишка сильно похудел, но его глаза светились радостью встречи, и я почувствовал теплоту возвращения в привычный и такой любимый мною мир.
Мы делились новостями. Я рассказывал о наших общих знакомых, о событиях тех дней. Миша к моему удивлению, тоже довольно активно реагировал на происходящее вокруг и был в курсе многих дел. Чуть позже он предложил прогуляться, с целью познакомить меня с тем о ком он говорил. Мы вышли из дома и проехали несколько остановок на троллейбусе, затем пошли пешком пересекая параллельно тянувшиеся улицы Ленина, Петра Стучки, Кришьяна Барона и Суворова.
Дойдя до Суворова мы повернули налево и не спеша пошли в сторону Артилерияс. Свернув, мы пересекли парк и вышли к Авоту. Высокий, остроконечный шпиль старой заброшенной кирхи мрачно дырявил небо. В советское время это место считалось отшибно — бомжовым и атмосфера, учитывая находящуюся практически рядом больницу «Красного креста» была соответствующей. К моему удивлению мы направились именно к церкви. Подойдя ближе я, увидел какое — то количество людей стоявших перед главной лестницей, на ступеньках которой стоял человек не высокого роста и, держа в руках мегафон от которого вился по земле синий провод, что-то вещал в него.
Когда проявился смысл слов, которые искажал мегафон, я понял, что это проповедь. Часто жарко повторяемое: Аллелуйа и реакция людей обступивших лестницу, мягко говоря, потрясли меня. Казалось, что я попал на тайный сход. Шло ране – перестроечное время и всё это, учитывая абсолютно, атеистический фон гигантской страны, выглядело одновременно необычно и смело.
Когда проповедь закончилась и люди стали расходиться, предварительно узнав дату следующей сходки, Миша подошёл к человеку сматывающему провод мегафона и поздоровавшись, указал на меня. Человек обернулся и улыбнулся. Его лицо немного тронутое оспой слегка горело и передавало внутреннее движение того возбуждения которое сопровождало проповедь. Он посмотрел на меня и представился: Алексей. Я назвал себя.
Воланд…
Сломанная бамбуковая палка, превращённая в крест, посередине перетянутая синей изолентой…
и вот… ступени церкви.
— Давайте пройдём внутрь, чаю попьём и поговорим. Нам позволили, тут в комнатке – проговорил Алексей, и я уловил не местный говор.
Мы пили чай и Алексей говорил о гигантских переменах, творящихся со страной, что пришло время пробуждения, что Бог являет себя и необходимо быть чутким. Бог единый и всемогущий правитель и пришла пора его снова принять в своё сердце. Мне было одновременно интересно и странно. На фоне перечитанных мною Кастанед, Гурджиевых с Успенским и Раджнешей, поповские сказочки казались пресной, изъезженной тоской, но его горящая убеждённость привлекала.
— Очень скоро всё переменится, вы даже не представляете, как всё изменится, и церковь не будет такой же, как раньше скучной и убогой, она будет молодой и яркой – убеждённо продолжал он.
— И я хотел бы предложить тебе, принять в этом участие, обращаясь ко мне, изрёк Алексей.
— В чём конкретно? — спросил я.
— Создать ансамбль.
— Что создать? – переспросил я.
— Ансамбль. Собрать группу и заняться прославлением. Аппаратура будет, надо только сказать что необходимо – улыбаясь, закончил он.
Я был полностью обескуражен. Связать моё представление сформированное на тот момент относительно церкви, где всё почти что шепотом или тягуче нараспев с звучанием бэнда мягко говоря не получалось. Но Алексей предложил мне приехать к нему в гости и вот там он мне наглядно покажет, как это выглядит. Мы условились о встрече и разошлись. Я шёл, снова ощущая себя на пороге чего- то неведомого. Никакими новоявленными церквями ещё и не пахло и всё это напоминало диссидентство.
Мишка рассказал, как его нашли и, познакомив с Алексеем, попросили выполнить перевод с английского на русский, после чего предложили стать переводчиком и что совсем скоро они с Алексеем летят в Америку, на какие- то важные встречи. Я полностью офигел от услышанного. Через пару дней я вышел на остановке напротив стоматологического института в задвиньи и меня встретил Алексей. Мы прошли на небольшую улочку Киршу в частном секторе, и по дороге Алексей рассказал, как они всей семьей сравнительно недавно переехали из Алма-Аты в Ригу. Подойдя к дому он, улыбаясь, рассказал, как они избавились от крыс, которые до их вселения владели домом.
— Мы обошли дом несколько раз, произнося молитвы, и крыс не стало.
Позже окрепнув и существенно размножившись, адепты церкви «Новое Поколение» будут обходить ещё не разрушенный и даже не превращённый в вещевой рынок, функционировавший по назначению «Дворец спорта», дабы обеспечить победу «Рижского Динамо» и заодно привлечь к себе новых сторонников. Мы прошли в дом, и Алексей меня представил домочадцам. Жена, тёща, кто-то ещё. Очень аппетитно пахло свежей выпечкой и вскоре нам предложили отведать горячих пирогов.
Пироги оказались отменные, с капустой и картошкой. Алексей производил достаточно приятное впечатление, не давя и не пытаясь насаждать своё, он охотно слушал мои доводы и мы, поглощая пироги, оживлённо беседовали. Скоро между нами напрочь исчезло всякое напряжение, и проявилась обоюдная симпатия. Так мы познакомились и стали общаться. Он не стоял ещё во главе церкви, да и не настало ещё время всех этих новоявленных церквей.
СССР доживал последние дни, но до первых вспышек в Вильнюсе и баррикад в Риге оставалось ещё немного времени. Вот когда всё рухнет и почва под ногами станет зыбкой, вот тогда и появятся эти «ловцы душ» всех мастей, вместе с колдунами и экстрасенсами, а пока я полными удивления глазами наблюдал неведомую мне до этого момента жизнь. Алексей провёл меня в маленькую комнатку, в которой находилось несколько человек. Слышался украинский говор.
Они сидели на стульях, а перед ними стоял телевизор и на нём видеомагнитофон. Из щели кассетоприёмника торчал торец кассеты. Периодически упоминая Бога, они о чём- то говорили, с какой — то деланной весёлостью. Я никак не мог настроиться на вибрации, царившие в комнате. Атмосфера казалась мне чуждой, и я чувствовал себя как на борту инопланетного корабля. Алексей назвал меня, и все, улыбаясь, начали представляться.
Затем он подошёл к видеомагнитофону и протолкнул кассету. Привычный звук видика заглотившего кассету в таких непривычных условиях вызвал очень странные чувства. На экране появилась огромная сцена заставленная вазонами с цветами, большущим роялем и людьми которые, раскачиваясь, подняв правую руку вверх, громко пели песню в стиле кантри с отпечатком благости на лице. Руководил всем этим очень подвижный человек, которого кто- то из украинских хлопцев, с большим почтением и пиететом произнеся Аллелуйя, назвал Джимми Свагертом.
Записанное на кассете было дублировано на русский, что меня в очередной раз поразило, и вся компания буквально ловила каждое слово, произнесённое притчером, актёрскому мастерству которого могли бы позавидовать Роберт де Ниро с Джеком Никлсоном. Он в полном смысле то плакал, то смеялся, взрываясь в эмоциях или растекаясь в чувствах, и огромный зал вторил ему. Это была какая-то другая Америка, не похожая на ту чудесную страну, какую я себе представлял в то время.
Алексей, обращаясь к хлопцам сказал, что сие действо называется «воркшип» и они стали обсуждать основные опорные точки. Как и Алексей хлопцы оказались будущими проповедниками, и по каким-то необходимым стандартам были замечены и выдвинуты из среды Пятидесятников, (украинской, евангельской секты), а кассета – учебным пособием. Очень скоро они с Мишкой действительно отправились в Америку, и оттуда Алексей приехал уже совсем другим человеком.
Теперь, это уже был не юноша с Библией в кармане, останавливавший народ на площади перед железнодорожным вокзалом и у остановки «маршруток». Не обременённые строгими церковными канонами, прогрессивные американские «святые отцы», провели экстренный инструктаж и, минуя иерархическую лестницу, посвятили его в сан священника, отправив домой окучивать для себя наши поля. Вооружённый планом по устройству церкви, он энергично взялся за дело.
Образовался актив, преданные помощники и удивительный завхоз, с которым я познакомился чуть позже. Вскоре, прямо за «Спортивным манежем» на улице Московской, на заасфальтированной площадке появилась огромная оранжевая палатка со сценой, большим количеством скамеек, на которых могли уместиться 2000 человек и обогревом. Подарок некоего норвежского миллионера, невиданное чудо, которое быстро обретенные прихожане стали именовать скиния.
А, прямо напротив, на точно такой же заасфальтированной площадке забурлил первый коммерческий рынок, где из диковинных, круглобоких, с откидным окном, туристических трейлеров, превращённых в киоски, торговцы, оптом продавали «сникерсы», «марсы», баночное пиво, орешки и все остальные «чудеса». Бок о бок, два главных символа перемен. Коммунистический лозунг – «кто был никем, тот станет всем», ржавел и рассыпался, и под ним проявлялся исконный — «первые станут последними». Пришло время «братвы».
Образ Христа, вернувшись из забвения на бескрайние просторы страны, снова раздираемой подменой понятий, засиял на толстенных золотых цепях поверх модных маек под малиновыми пиджаками. «Дающему, да воздастся» – горячо напутствовал и яро убеждал Алексей с кафедры своего нового пристанища. Кто сегодня копейку пожертвует, завтра рубль обретет, вы несёте Богу! И послушные юноши и девушки шли через ряды с пластмассовыми ведрами, которые восторженно наполнялись.
Однако в «святом доме» вскоре вспыхнул идеологический спор и тело Христово снова разделили. Те самые «пятидесятники» не захотели оставаться под одной крышей с братьями во Христе «евангелистами» и Алексей выбрал путь изгнанника, несомненно, выиграв в последующем. Уйдя из палатки, он обрёл каменный дом, большое здание с актовым залом принадлежащее автокомбинату, где и началась история церкви «Новое Поколение». Вот туда он и привёз меня и снова стал убеждать в необходимости организации «бэнда» для прославления. Видя, как он стремительно обрастает народом, симпатизируя и пытаясь верить в его искренность, я решил ему или себе помочь и собрать команду.
Это было не простое время в моей жизни. Я только, только пробуждался, после затворничества моей души, когда казалось, что она уснула, и никакие попытки разбудить её не приводили к желаемому результату. Долгое время я жил с ощущением, что вокруг меня образовался непроницаемый стеклянный купол, заглушавший приходящие снаружи импульсы, делая меня бесчувственным. Я перестал любить утро и не желал просыпаться, ибо давящие стены, никак не хотели расступаться, словно держали меня в заточении.
Как я рассказывал выше: пытаясь найти утешение у своих авторитетов и не найдя его, я остался один на дороге в «никуда». Одновременно и росток и палочка, удерживающая от порывов налетающего ветра. Пытаясь оживить и вернуть себе свободное пространство, которое было отгорожено от меня этой стеклянной перегородкой, я брёл по окраинным улицам, опасаясь встретить знакомого. Изображая радость встречи, я хаотично рылся на «складе» моего сознания и всё никак не мог отыскать нужные слова из которых складывалась простая форма приветствия. Пауза затягивалась, и меня покидали последние силы. Я пытался читать, но мне постоянно приходилось возвращаться к начальной строчке, которая таяла как снежинка на стекле, почти не оставляя впечатления. Тогда я откладывал книгу, отгоняя захватывающее чувство безысходности.
И только музыку я мог воспринимать. Она была единственным отдохновением, она не заставляла вникать в смысл слов, она просто лилась и иногда я «забывался» и тогда ряска на поверхности моего сознания слегка расступалась, пропуская проблески света.
Пытаясь вытолкнуть себя наружу, я приходил в «Петровский» парк, садился на траву на берегу пруда и смотрел на отражения. Прямо напротив, высилось здание швейной фабрики и светло бежевые стены, с горящими белой краской рамами окон, струились причудливыми зигзагами на поверхности воды. Ветер был дирижёром и задавал ритм. Если он был порывистый, то стремительные спирали, раскручиваясь разноцветными линиями, бежали от противоположного берега, и я воспринимал их быстрыми пассажами на грифе. В безветрие гладь пруда превращалась в чистое зеркало, и удивительно натурально отражало окружающие окрестности.
И вот в один из таких тихих, безветренных дней, я сидел на берегу и рассматривал отражаемые деревья, стены и цветущие кусты, окаймлявшие пруд. Мой взгляд остановился на отражении окна. Окно было открыто, рама горела облупленной краской. Через некоторое время картинка стала объёмной. Поверхность пруда словно расступилась, и я погрузился в пространство отражаемого помещения. Вдруг в глубине комнаты проявились очертания фигуры девушки в светлой одежде, и я вздрогнул от живости и отчётливости увиденного. Она подошла к окну, с той стороны, словно из «зазеркалья». Я буквально «прилип» к увиденному, на мгновение забыв о гнетущем плене. Оказавшись на свободе, я вдохнул маленький глоточек счастья, озарившего меня ощущением радости присутствия, в таком бесконечно родном, самом лучшем из всех миров Мире. Мне так хотелось поскорее в него вернуться.
А позже проходя под железнодорожным мостом, я услышал грохот проезжавшего надо мной поезда и вспомнил, как мы с родителями ездили на юг. Я проснулся необыкновенно рано, когда все ещё спали. Лёжа на животе, на верхней полке, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, я глядел в окно на пробегающие пейзажи подёрнутые маревом раннего утра. Тишина в вагоне и ритмичный стук колёс, наполнили моё существо умиротворением.
Ощущая себя от макушки до самых кончиков пальцев, завернувшись в тёплый кокон одеяла я глядел на проносящиеся деревья и бескрайние разливы полей, на деревенские домики и извилистые дороги по которым катил грузовик, на незнакомых мне людей, на розовые здания вокзалов небольших городков и испытывал светлое чувство покоя и полноты бытия. Вот я, а вот мир. Я глядел на него, а он жил своей обычной жизнью, и мне было легко и радостно.
По иронии судьбы это воспоминание застало меня посреди гудящей толпы, между трамвайной остановкой и павильонами базарной площади. Я тут же попытался улечься на верхней полке за «окнами» моих глаз и стал смотреть на вереницу прохожих, желая снова вернуть себе ту «волшебную дистанцию», позволяющую занять своё место в этом мире. Отныне я старался не терять «присутствия» себя. Но до выхода из лабиринта, оставалось ещё несколько коридоров.
Помню, я сидел у Беаткиной кроватки и смотрел на неё. Вдруг словно очнувшись, я узрел безмятежность и невесомость «космической» позы, в которой она спала. Распахнутые ручки и летящее тельце. Я увидел бескрайнее голубое небо и тёплый, солнечный свет за её закрытыми глазками. И на этом фоне поза «эмбриона», в которую я сворачивался всё последнее время, давила вопросом: как же я всё это забыл? Я же точно также, ещё совсем недавно, старался каждой клеточкой чувствовать комфорт.
И вот перед самым выходом из лабиринта, в очередной раз отстраненно прогуливаясь, я наткнулся на рекламный щит с анонсом фильма «Бесконечная история». Название картины и белый, пушистый дракон на афише привлекли моё внимание, и я вдруг почувствовал лёгкий внутренний импульс, призывающий отреагировать. К моему полнейшему удивлению пробудившееся желание не растаяло как обычно, а удерживало у щита. На афише значился «Комъяуниетис» и я полный сомнений и способный в любой момент потерять интерес, робко двинул в его направлении.
«Комъяуниетис» располагался в том же дворе, что и «Аллегро» и пересечь его, для меня было поистине героическим поступком, учитывая моё опасение кого- либо встретить. К счастью никого из знакомых не оказалось ни во дворе, ни у касс и уже скоро я сидел в кресле, вдыхая и воспринимая почти забытую атмосферу переполненного зала. Погас свет отдав команду – вольно, и циферблат кремлёвских курантов, проецируемый лучом, ярко вспыхнул, обдавая бодрым маршем прогрессивное человечество, пришедшее совсем не за этим вдохновением. Наконец, журнал закончился. Прошуршав, занавес отворил широкий экран. Удивительно красивая музыка, тонкий голос Лимала и цвет американской плёнки мгновенно перенесли зал в другой мир.
…Убегая от забияк одноклассников, мальчишка отчаянно вбегает в букинистическую лавку. Петляя между тесными рядами высоких шкафов, он упирается в стол, за которым сидит владелец магазина похожий на седовласого волхва. Перед ним на столе лежит раскрытая, толстенная книга, сразу привлёкшая внимание мальчика. После смерти матери десятилетний Бастиан чувствует себя ужасно одиноко, постоянно думает о ней и будучи настоящим фантазёром, пребывает в выдуманном им мире. Ни школа, ни наставления отца о том, что пора научиться «крепко стоять на ногах» не в силах разрушить его фантазии.
Только там он находит утешение, только там ему хорошо. Владелец лавки, словно ждал его. Посмотрев в окно за которым пронеслась стая мальчишек, он предложил ему познакомиться с книгой. На обложке рельефно выступая, поблескивала эмблема в виде двух переплетённых змей. Книга была очень древней и называлась «Бесконечная история». Так она попала к нему с обещанием по прочтении, вернуть. Опоздав на урок и боясь очередной взбучки, Бастиан забирается на школьный чердак и открывает волшебную книгу.
Он попадает в сказочную страну Фантазию и узнает, что ей грозит уничтожение. Страшное Ничто постепенно поглощает её, а повелительница Фантазии смертельна больна. Юной королеве необходимо лекарство и на поиски его совет королевства отправляет мальчика Агрейю принадлежащего племени охотников. Он возвращается с известием о том, что спасение может принести только новое имя для Королевы, которое должен дать ребёнок из мира вне Фантазии.
С этого момента мир книги и мир фантазий Бастиана, сливаются в один волшебный, пугающий и очаровывающий, с каждой минутой становящийся всё более реальным мир. Увлечённый, всей душой сопереживающий героям книги Бастиан понимает, что он и есть тот самый мальчик, который должен найти новое имя для королевы. Теперь от соучастия и от силы его воображения зависит, пройдёт ли отважный Агрейю все испытания на пути к спасению, и поверят ли обитатели Фантазии в удачный исход, ведь страшная напасть Ничто порождено «несбывшимися надеждами» и оно всё обретает и обретает силу.
И вот наступил момент первого испытания. Агрейю и его верный конь подошли к зыбкой топи, через которую им необходимо было пройти. Они вступили в окутанное серым туманом и торчащими повсюду чёрными, мёртвыми деревьями унылое болото. Вскоре им пришлось спешиться, так как тяжёлая жижа под ногами Артакса становилась всё глубже. Подбадривая своего верного друга, Агрейю всё сильнее натягивал поводья, а чуткий Артакс из последних сил вырывая вязнущие в топи ноги, всё глубже увязал в источаемом болотом унынии. Наконец он остановился, не в силах двигаться дальше.
Нет, нет… милый Артакс, ну что с тобой, ну пожалуйста, сделай шаг – умолял Агрейю. Но верный друг, на которого всегда можно было положиться, смотрел своими преданными глазами и медленно погружался в пучину. Ужас и горе охватили маленького индейца, глядя на то, как чёрная вода сомкнулась, поглотив его друга. Лишившись последней опоры и теряя веру в собственные силы, он впал в отчаяние. А на другом конце вселенной, на чердаке, склонившись над книгой, плакал Бастиан, вытирая рукавом слёзы.
Наконец он перевернул страницу и увидел Агрейю, бредущего не видя перед собой дороги. Уныние поглощало его отважное сердце, а в это же время, стремительно пробираясь сквозь туман и чёрный лес его догонял страшный волк посланный Ничто. Силы Агрейю были на исходе, оступившись, он провалился в болото, которое его стало быстро поглощать. Из последних сил цепляясь за торчащие ветки, он пытался спастись.
В это мгновение страшная гроза осветила чердак, и оскаленное чучело волка зловеще вспыхнуло в свете молнии. Дрожащий от перевозбуждения Бастиан вскочил, и его воображение сожгло границу между мирами. Воспламенив всю силу воображения, он взмолился о спасении и в тот момент когда чёрная вода почти сомкнулась над бедным Агрейю, а страшный волк приготовился к роковому прыжку, с высот неба сверкая белоснежной, пушистой шерстью стремительно спустился дракон и подхватив Агрейю, взмыл над лесом. Это испытание называлось переход через «болото уныния». Я замер, зрительный зал растворился и исчез, невероятное чувство проникло в меня, задев за живое… — Так это же я прохожу своё «болото уныния»!
После кино я вышел на белый свет. Мне вдруг вспомнился барон Мюнхаузен вытащивший себя за волосы вместе с конём из болота. И тут я встретил своего давнего приятеля с подругой. К своему полнейшему удивлению я с ними заговорил, впервые после моего затворничества.
Вот в это самое время и произошла моя встреча с Алексеем.