БОРЬКА
Одна из бесконечных посиделок у Борьки. Большой, белый заварничек, две пиалы и третяя, глубокая полная фиников и изюма. Борька перебирает сорокопятки из только что приобретенной им знаменитой коллекции Корсака. Извлекая очередную, он показывает обложку и повествует о том, как она впервые попала в город и какое впечатление произвела. Вдруг, дойдя до очередной пластинки, он озаряется. Глядя на неё, а затем взглянув на меня, он начинает вспоминать:
Начиная с 63го года, улица Старая русса. Знаешь Старую руссу? Ну «задвинчик», сразу за мостом. И вот там, в этой Старой Руссе, это был такой бандитский район. Я боялся туда ходить. Вдруг кто-то говорит: Мол, какой — то человек привёз штук 40 пластинок из Польши с твистами. 63 год – рассвет твиста. Я из всех своих приятелей, был единственный, у кого был магнитофон. «Спалис» или «Гинтарас», кажется «Спалис», я вот не помню точно. Купил я его, знаешь где? Где сейчас на Бривибасовской музей Упитиса, Ленин стоял справа, напротив «Техническая книга» была, за ней музей, за ним деревянный дом, где сейчас «Край банка», далее стоянка, там знаешь.., и антикварный магазин. Кстати вот там, у меня на старой фотокарточке 1910 года видно, находился конфетный магазин, а в 60 годах комиссионный магазин. И вдруг я захожу. Какая редкость!!! Литовский магнитофон, ленточный!!! Попробуй найди!!! Стоил 17 рублей – словно произнося умопомрачительную сумму, выводит Борька. Ни фигааа.., попробуй, найди такие деньги.
— 17 рублей, были такие огромные деньги? – удивляясь, переспрашиваю я.
— Да, что ты Геша? На три рубляяя – растягивая (их) до внушительных размеров, поясняет Борька, в 70 году на три рубля мы с бабой в ресторане, в большой «Риге» кушали. Три рубля! В 60 годы зарплата была 60, 70, ну максимум 80, потолок был восьмидесятник. 17 рублей – треть зарплаты. Он в комиссионке, был новенький конечно. Я офонаревший, где то достал этот семнарик, прихожу, покупаю, проверяю, всё работает.
— Во, был день! – прочувственно изрекаю я.
— Ааа!!! Ну, значит я бегу к этим пацанам, так.., записывать, а никто не знает, как записывать.
— Как записывать? – вспыхивает Борька и округляет глаза.
Я ржу.
— Нажимаю на запись и всё что ли? А как записывать? Вот магнитофон, а КАК ЗАПИСЫВАТЬ???
— А микрофон был в комплекте? – вырывается у меня.
— Через микрофон, ты видел через этот микрофон что получается?
И я разражаюсь диким смехом, догнав глупость сказанного. Успокоившись, я спрашиваю, а провода были?
И снова приступ смеха.
— Он принёс, этот парень груду пластинок. А где проигрыватель? Ооо!!! Я купил магнитофон и совершенно не знаю для чего…
Вдруг вспомнив, что свой мобильник он оставил на том кресле, в которое уселся я в предвкушении увлекательного «путешествия», Борька переводит на меня взгляд и изрекает: Геша, ты уселся на мобильный магнитофон.., это самое. Мы снова ржём, я показываю на стол, на котором лежит мобильник, а Борька, доставая увесистую коробку с тортом, спрашивает: Пироженое будешь?
— Да, буду, конечно. Ничего себе!!! — Пришёл лучший друг, а он спрашивает, буду ли я пирожное. Мы дико ржём. Эта встреча происходила накануне моего Дня Рождения, и я гоню: Я неистово дёргаюсь в чреве, хочу наружу… хочу пирожко, послезавтра рожусь. Хорошо рождаться и немедленно хавать пирожки. Обеспечена сладкая жизнь!
Борька ржёт и продолжает, показывая на торт: Вот это для меня под хороший фильм, только разминка. Я ставлю, вот… — и он на поднос ставит большой фарфоровый чайник, чашку…
— А там основа, творог? — глядя на аппетитный верх выложенный клубникой в желе и киви, спрашиваю я.
— Не знаю ещё – пожимает плечами Борька.
— Если творог, то всё в порядке — продолжаю я.
— И.. для меня это фигня, ты что, вот этот чайник и тортик – посмеиваясь, итожит Борька.
— И просто раз, незаметно целиком тортик – ржу я. А, идиоты делят его на восемь кусков и мучаются от нехватки кайфа. Постоянно себя ущемляют и никогда не могут насытиться счастьем – несу я.
…И вдруг, этот парень, который дал диски, он, оказывается, был какой — то умный, и за это его в Польшу послали – резко возвращается Борька. И вот там, он накупил этих модных «сорокопяток», самых модных твистов. Твисты изумительные!
И вот он говорит: Как? Надо же звук снимать с головки.
Какой головки?! И он объясняет – звукосниматель там, то, сё, короче нужен проигрыватель. В итоге нашли патефон. Оказался патефон хороший. Какой — то более, не менее патефонище, который вполне сносно звук снимал. И нашли выход, был выход у него – восторженно вспыхивает Борька. Взяли два провода, какая там земля.., просто так сунули туда, сюда и вдруг забегал у него глазок. Там не индикатор, а глазок такой зелёный, зареагировал. Я магнитофонную ленту поставил. Жих!!! Послушали, надо было обратно прокрутить, прокрутили, послушали. Изумительно записывает, ИЗУМИТЕЛЬНО! Просто с таким звоном… с таким – удовлетворенно крякает Борька. Лента толстущая, 2 тип, не купить её нигде. А эту ленту мне дали как приложение к магнитофону. Одну. Я даже не знал где её купить. Записал все твисты и с этого всё началось. Я сейчас вспоминаю вот что: Так, тыри-дыри-ды – Борька изображает звонящий телефон.
— Ты что делаешь?
— Ничего.
— Слушай там это, родители уезжают. Всех собираем, из мореходки баб берём.
— А что в мореходке девки учились? – удивляюсь я.
В мореходку ходил контингент девок, которые в перспективе хотели выйти за моряка замуж. Бабла много, а сам далеко. И пошло…
Вовка по прозвищу Боцман спрашивает: «У тебя магнитофон есть?»
— Есть.
— Записи хорошие? Значит так и так. Ну, притащишь маг?
— А где? Во сколько?
И я с магом.. тынь, тынь, тынь. Короче эта была работа диск — жокеем, которая потом спустя 25 лет началась, а я уже занимался этим диск — жокейством, потому что никто не знал где, какая песня. Я ставил, ставлю и стараюсь всегда какой-нибудь бабе рассказать что-нибудь. Всем абсолютно похер. Ха ха ха. А все ли- ли- ли- ли- ли, все разбирают красивых баб, сисястых, кто покрасивей, у кого причёска интересная. Мне же всегда достается та, которую или далеко провожать надо, все знали, что дико далеко живёт, или самая не красивая или самая толстая.
Мы ржём и хлебаем чай.
Приходилось и за диск – жокея отрабатывать и потом вот эта нагрузка.
— А, Борь ты отведёшь там Томку или Галку, отведёшь там?
— Да ладно, отведу ёхайды. Да… и всегда такая неудачненькая понимаешь, которую мало тискали. Я то, всё время за магнитофоном, одна вещь прошла и все: Э!!! Давай снова её. И я трыыыык, трыыык, трыыык – изображает Борька перемотку. Бум, попал. Громче! Ещё раз! Я за дискотеку, а всех нормальных разбирают. Но одна уже помню, какая — то попалась, вроде так и ничего, и выпили нормально, а я же с магнитофоном иду, я же не могу его оставить. Как его можно оставлять? Сломать могут. Папаша, мамаша придут какие-нибудь там, придут, увидят: Ах, бардак был!!! Так что я всегда его с собой таскал.
Подходим, огромная «Сталинка», по дороге она мне, мол дома никого нет, я уже весь в предвкушении, спрашиваю: Какой этаж? А, она: четвёртый. Блин, в руках же маг.
— Он же не подъёмный – понимая, киваю я.
— 17 — 20 килограмм. Там же метал, сплошной метал, из пластмассы же ничего не делали. Тащу одной рукой. И тут я чувствую, меня уже качает, а гляжу на неё, её укачало так, что она остановилась и стоит. А потом её как прорвало, я вмиг протрезвел. Кое — как дотащил её до дома, впихнул в дверь и подумал, что бы я ещё провожал кого-нибудь. Я им и дискотеку устраиваю и…
А о рок-музыке, я первый раз услышал в школе. Толи в пятом, толи в шестом классе. Я вот такого мелкого роста, я сам себя помню. Иду по коридору в школе, смотрю, старшие пацаны пошли курить, я за ними. Курят!!! как курят???
Они курят, на меня внимания не обращают. Они вот такие… я на фоне их, вот такой шкет. И вдруг слышу между ними: — Вчера классные «кости» взял. Да! а что там? Роки! Какие-то роки, какие-то роки. Что за роки? Страшно интересно.
— А, где взял?
— Я тебе рассказывал, универмаг центральный и перед ним ходил стиляга, настоящий стиляга. Кок, вот так – и Борька показывает. Не набриолиненный, а сахар разводили в воде крутой и сахарной водой смачивали волосы. Она застывала, твёрдой становилась, и корка такая, голова таким коком и блестела конечно. Всё это расчёсано, воротничок поднят, белый плащик, перетянутый поясом, весь наглухо застёгнут. Тонкие дудочки, белые носочки и туфли на толстой подошве, манной каше. Вот такая вот, с рубчиком.
— А откуда подошва то такая – спрашиваю я.
— Да, любая, главное рубчики, сами делали, нарезали, рокен – рольная мода. Нарезали наждаком, напильником.
Борька берёт карандаш и на листочке бумаги рисует «прикид» стиляги и подошву в рубчик. После этого огромный чайник обновляется и заливается свежим кипятком.
Звук какой хороший – с удовольствием констатирует Борька, хороший звук, фарфор настоящий, вот и звучит благородно. Фаянс или фарфор, это же большая разница.
Борька медленно и тщательно ошпаривает заварник, задумчиво.., и тут я вспоминаю как Борька в бане распарившись, млея от кайфа, зажал между коленями алюминиевую крышку от китайского термоса и налил в неё кипяток. Ржали несколько дней.
— В семидесятых она называлась манка, до этого шузня, хотя шузня – это 69й. А тогда, ну шкары их ещё называли, но это бандитское. Брюки дудочки, всегда были, макароны, дудочки. Это было маленькое сопротивление серости, бедности. По сути нищий надрыв, хотелось жить. Знаешь как молодые, одеть хоть что-нибудь, ведь не в чем, абсолютно не в чем было ходить. Мне мамка после войны с моей тёткой обувь шили, вот такую — и он показывает на толстую, кухонную варежку. Такие детские валенки, вот, вот. Просто сами дома. Ничего в магазинах не продавалось. А морознички – ух, помню в школу бегал. Прибегаешь и только пол урока отогреваешься, какая там учёба. И жрать хотелось. Жрать и холод…
— Да – тяну я, вспоминая похожие рассказы отца.
— Вот эти две составные и выталкивали и всё настойчивее. Хотелось бежать в какую -то иллюзорную жизнь. Да, я помню комсомольские собрания, были идейные учителя, училки, особенно латышки старые. — — Старые революционные латышки. Как у них горели глаза! Они полу мужчины такие были. В мужских пиджаках и юбках ходили. Причёски, курили папиросы, говорили о коммунизме. О том, что сейчас мы вот плохо живём. Они такие лекции читали! Я помню, мы мелкие были, а они преподавали в старших классах. Как то собрали все классы, и одна прочла им лекцию. Они вышли, и я смотрю, и до сих пор вижу, какие у них были озаренные глаза, горящие глаза. Сейчас начнём делать… , и скоро всё будет. Тогда, слава Богу, это давало надежду, хоть какую то. Что ты, сопротивление всякое, искоренение хулиганства, вот такого хулиганства моего, мелкого, там дёрнуть девчонку за косы, разбить стекло, кошку притащить в школу. А, кошка боится, девчонки орут — заливается Борька. Вот всё такое вот. По весне смотреть в окно всё время…
Я вспоминаю песенку из детства: «Проказник Браун, всё тот же Браун, вот он кошку в класс принёс, снова дёргает за хвост».
Чай, тортик…
Борька рисует стилягу и комментирует каждый штрих: — дудочки и обязательно отвороты и виден носок и вот такая подошва, обязательно толстая и вот они рубчики. Вот тогда у тебя шузняк. Ну, вот так.
О чём я тебе говорил? А, да, я услышал в туалете у пацанов, они говорят: значит у универмага, ходит мужик, к нему подходишь и говоришь: Есть? Он говорит: Есть. Отойди вон за угол. Вот там мaленькая, отходящая улочка от Вальню, там маленький парадничок. Ты ему рубль даёшь, а кости свёрнуты в трубочку и рукав их держит. На дворе 61, 62 год. Я стою и это всё наматываю на ус. Где я взял рубль, не понятно, кажется у мамаши спёр. Большущие деньги – рубль. Цена проезда – 3 копейки. Толька реформа произошла. Я зажимаю этот рубль, и помнишь как у Достоевского, первый поход к проститутке.
Я держу рубль, страшно, дико страшно, подхожу значит к нему и что-то такое выляпываю: есть? Он проходит мимо меня, так посмотрел и пошёл. Я же шкет, вот такого роста. Слышал у пацанов, так и говорю: есть? Наверное, про себя внутрь сказал – ржёт Борька. Ну, приходили то такие, уже мужики, а я же шкет. Вот я помню, он посмотрел как то так пусто и пошёл той же походкой. Я встал в стороне и стал его рассматривать. Смотрел минут пятнадцать из- за угла, боялся подойти. Милиции боялся, всё ж запрещено. А он всё ходит, туда пройдёт, сюда пройдёт.
Никто не подходил, я снова подхожу и цежу: есть? Он опять, раз, ушёл, прошёл до Вальню, развернулся и возвращается. Я уже стою с рублём, так раз ему рубль показываю. Он понял, в чём дело без разговоров и так быстро: иди туда. Я уже знал, что в эту улицу надо идти. Туда прошёл, он подходит, по сторонам обязательно, осмотрелся. Вжих мне что- то так быстро, я пых, за пальто. Сердце забилось. Быстро в трамвай и домой. Приезжаю, дома никого нет на счастье. Ставлю, а там «Шейк Рок н Ролл», Билла Хейли.
Представив это, я выпаливаю: Круто!
Я так перепугался.., оно как зазвучало. Показалось что стены внимание напрягли и все соседи слушают и бабушке расскажут и я уже представил как в школе меня выведут, и указывая пальцем будут говорить: вот этот слушал западную музыку. И вся школа: хи, хи, хи. А каждое слово взрослых, просто убивало, громкое слово и всё.
Обалдеть!
Ну, вот так я стал опытный слушатель, я уже мог между своих говорить: какие у меня кости!
Как кости? Где взял?
А у нас был дома патефон и это странно.
Почему?
Да, потому что в редкой квартире тогда можно было его встретить. Ничего вокруг не было. Ни у кого из соседей, а у нас был, у бабушки. Подрабатывала хорошо, деньги были. И мамка работала и отчим. И на всех домашних праздниках, я ставил шерлак.
А что такое шерлак?
Материал, из которого делали патефонные пластинки. Для проигрывателей из винила, а для патефонов из шерлака. Толстые такие. Их те, у кого они были, привозили в сетках, часть перебивали.
Я представил и сказал: в авоськах.
В авоськах, а в чём ещё. Ну, вот и я их все ставил. Гости танцуют, родители танцуют, а я вот диск жокеил. 61 год!
Я офигеваю, а Борька говорит: А Билл Хейли уже сколько дисков выпустил. Уже штуки три наверное, с 53 года. И каких! «Мамба рок». «Рок ароунд зе клок», 54 год. Ну вот, и потом потихонечку начал знакомиться с пацанами. Вырастать начал. Не только лодки, рыбалка, речка, Торнякалнс. Новые пацаны, новые разговоры. К 63му, 64му уже и музыки побольше появилось, а в 65 купил магнитофон. А в 66 мы с Боцманом приехали в магазин «Электроника», тот, что находился между памятниками Ленину и Свободы, которые к друг другу спинами развернутые стояли и в разные стороны смотрели и купил «Комету» за 240 рублей. Ты представляешь, 240 рублей! 66 год! 5 зарплат, 5 зарплат человеческих! Кассирша в кассе, когда я начал вытаскивать деньги глядит и спрашивает: Мальчик, а откуда у тебя такие большие деньги? Боцман отвечает: Ну, мы ж работаем, мы уже в плавания ходим. Ему 18, мне 17 — смеётся Борька.
— А, действительно, откуда у тебя такие деньги?
— Так, я же был бережливый, не курил, практически не пил и подрабатывал. Модно было тогда, подрабатывать всякие там РСУ, в хим. лабораториях мыл посуду, красил школы. Летом в каникулы. Я помню, стою с этими деньгами и боюсь, что сейчас не продадут магнитофон. «Комета». Романтика какая!!! Долго он у меня пробыл до 75 года. Хороший, с немецкого с «Грундика» содрали. И тут понеслась! С пацанами с завода познакомился, которые колонки и проигрыватели таскали с «Рэмза». Ну, а чуть позже познакомился с Корсаком, который недавно умер и гора пластинок вот от него осталась. А, он уже меня вывел в люди. В его круг входили люди, которые продавали нужные вещи: проигрыватели, колонки, магнитофонные ленты, пластинки. Он, был меня старше на 13 лет и знал моряков и капитанов. Капитаны возили ему пластинки. Мамаша у него была зубной врач. А зубы лечить всегда было надо, кто золотые, кто какие. Она протезница была. А он был мамин сынок и мамочка конечно, обхаживала и прихоти сыновьи выполняла. Сегодня был у жены его, последней. Ей уже 82 года. Бабка держится ещё хорошо.
— Слава Богу: изрекаю я.
— Слава то Богу, но скучно ей, 82 года, в здравии, нормальное давление и в полном разуме. Вот в маразме, это почти норма. Там забыл всё, пожрал, погулял, сел на скамеечку и всё.
— А, то ты знаешь как там, в маразме: — ржу я и ржёт Борька.
— В маразме же прекрасно.
— А, что ты себе желаешь, на такой возраст, маразм или светлую память?
— А, зафига? Скучно.
— А, я буду рядом. Борька я буду рядом, будешь мне рассказывать истории. Ладно, ты мне расскажи, как вы с Корсаком познакомились?
А, обычная система. Подрабатывали летом во дворе, у нас во дворе. Это же не нынешний двор, где никто никого не знает. Вечером, до часу ночи, полный двор, 30 баб и мужики и все: ля, ля, ля. Анекдоты, фильмы, кто как одет. И Вовка Колдобин из нашего двора, естественно по кличке Колдоба, рыжий. Так вот у него папаша подполковник, заведующий клубом на заводе «РДЗ». Музыкальный подполковник, раньше дирижировал военным оркестром. Ну и что бы рыжий не безобразничал, он на лето пристроил его работать. И деньги будут и под присмотром. А рыжему скучно одному, он и говорит: слушай пойдём со мной, устроимся вместе. Так и сделали, но папаша меня от него отстранил, мол хулиганить вместе и во дворе достаточно. И я по этому заводу болтаюсь по всем углам, по всем углам совершенно.
Огромный дизельный завод, всё интересно, здесь дизеля делают, там испытывают, и вот так слоняешься. В принципе конечно, есть что делать, но уклоняешься. Вот так перемещаюсь, вдруг смотрю, домик, такая развалюха в углу. Какие- то плакаты, красные в основном. Стало любопытно, а что там делают. Зашёл, а там сидит заячья морда, Борька вспомнив радостно всплеснул. Как потом оказалось, он из Сибири. Тоже рванул сюда на запад, в Ригу, устроился художником. И тут я обалдел, у него играл Джаз. Представляешь, вокруг завод, дизеля, красные транспаранты, плакаты и в маленькой хибарке, на отшибе, играет Джаз. Нифига себе!!! Я стал его расспрашивать, он стал рассказывать, толи про Дюка, толи про Каунта Бейси, что- то вот такое. Мы с ним разговорились, ну и я ему говорю: не, я джаз не очень, вот рок, вот это да. Группы бы послушать. Он отвечает: группы я не люблю, я только Джаз.
И тут, он говорит: О, знаешь что, я знаю одного человека, вот он собирает группы. Да! Ой, меня бы с ним. Договорились, в городе встретились, у суда главного. Он сидит на скамейке, я подошёл и мы поехали к Корсаку. Жил он рядом, в двух остановках, напротив 1ой городской, в большущей квартире. Болгарские «сорокопятки» привозили сюда в таких картонных коробочках. Пластинки на прилавок, а коробочки выбрасывали, а он их собирал и у него на тот момент нашей встречи уже, по-моему коробок 11 было, сорокопяток. Представляешь? Позже их было больше 2х тысяч. Вон они, ты же их видел. И он с такой гордостью: Пошли, покажу.
В 64 году одиннадцать коробок. Круто! – говорю я.
Ещё бы! Ходили по кораблям и собирали, у кого были сорокопятки и всё Корсаку. Ну вот, познакомились, он такой активный, общительный. Говорит: Гляди, секи, во всём городе собирай «сорокопятки». А, где же их собирать? А, потихонечку в кафе сидишь, разговоры какие-нибудь идут про музыку, спрашиваешь: а, сорокпяток нет каких-нибудь? Их ещё называли экстендики, экстенды. Экстендит плей, четырёх вещёвки. И вот так потихоньку. И за разговорами: А, вот у кого-то было, у Робика, у Дода и так потихоньку весь город узнал, всех кто занимался. Были конечно, некоторые, обособленные, особенно латышские компании, которые не подпускали к себе. А, вот Додик через еврейские компании, уже диски получал.
Какие, такие еврейские компании?
Ну, помощь, Геша, помощь.
В те времена, в 60? – удивляюсь я.
А как же, у меня Марик был, приятель в 63 году. У него была такая болезнь, пальцы, вот так в сторону. Немного кривоваты на одной руке. Он всю жизнь как то их прятал так. И вот мы как то встречаемся с ним возле «Лаймовских» часов и он говорит: Всё, уезжаю. Куда уезжаешь? Еду в Европу. Как в Европу, куда? Получили разрешение. Оказывается, мамка его добилась подтверждения того, что они были в концлагере и подали на выезд. И так как Марик родился в концлагере и получил там увечье, то он мог гарантировано получать гигантский социальный пакет, и бесплатную квартиру и медицину и всё, всё. На руках носили, это же не то что потом хлынуло, они же были первые.
