ПИТЕР
80е набирали обороты. На очередном концерте в «Дзинтарпилсе» я познакомился с Сашей Кондрашкиным, замечательным Питерским барабанщиком и классным человеком. Его искренне поразило разнообразие, творившееся на сцене Рижского Рок-клуба. Это и нововолновые «Жёлтые почтальоны» и смурные, но дико Сэббетовские «Пилигримы», «Сельский час» с замечательным Андрюхой Мардером, безумный и такой колоритный «Атональный синдром».
Люди вы офигительные, вы так играете! – говорил Сашка, а мне казалось, что со звуком не всё в порядке и полёт не на той высоте. Как и Артемий Троицкий после нашего выступления подошёл и сказал: — Вы даже не понимаете, кто вы и что вы делаете, таких как вы, в совке просто нет. А потом был наш вояж в Питер, увесистой и такой весёлой компашкой, расположившейся в двух плацкартных отсеках, последнего вагона поезда Рига – Ленинград.
Поездка совпала с днём рождения Мамбы и его славная мама, собрала увесистую сумку салатов и котлет в дорогу. Водка текла рекой, череда тостов распаляла наши пламенные сердца, и веселье заглушало стук колёс. Мы шумные ходили вдоль коридора вагона и изображали зомби, а потом, открыв тамбурную дверь, сидели на задней площадке под красными, сигнальными фонарями, бренчали на гитаре и смотрели, как растворяются в ночи, убегающие вдаль рельсы.
Проводницы, вскоре осознав бесполезность попыток, нас как то унять, смотрели на всё, как на безумное шоу, обалдевшими глазами. Одна из них та, что постарше, к утру, когда мы, наконец — то утихомирились, произнесла: За 20 лет, что я на железной дороге, таких пассажиров и такой ночки, я ещё не видела. При этом она была вовсе не злая.
Поезд прибыл на Ленинградский вокзал немыслимо рано в 5 утра, и северная столица обдала холодом наши не выспавшиеся тела. После пылкой ночи хотелось пить, и мы направились в вокзальный буфет. Точно также как в «Мимино», каждый подходя к кассе, произносил: — один чай, пожалуйста. По договоренности нас встретила коротковолосая девушка, помнится художница, имени которой я, к сожалению, не запомнил, (но благодарный, как и все мои попутчики, ей до сих пор) и повезла нас на квартиру в какой — то там район большого города, на улицу Блюхера.
Мы ехали на автобусе и смотрели через окно на просыпающийся город. Квартира оказалась весьма уютной и, судя по всему, принадлежала интеллигентным людям. Заставленные книгами полки, привлекли внимание Волосана, и он обнаружил Бабеля и Кафку. В холодильнике был, какой — то набор съестного, а из личных запасов, оставалась только закатанная в стеклянную банку, домашняя тушенка, прихваченная Волосаном. Разделив всё на толпу мы, наконец — то позавтракали, сразу истощив все запасы, оставив одно яйцо, в гордом одиночестве торчащее из ячейки на двери холодильника, и завалились на несколько часов спать.
Проснувшись и выпив чая, мы вышли на прогулку. Целый день мы гуляли по городу с сопровождавшими нас питерцами и, следуя местной традиции, попивали «портишок». Тем временем на город опустился вечер, и мы направились к месту проведения сейшена в «Крупу», т.е. ДК имени Крупской, где россыпью гудела довольно большая толпа народа. Кто — то отволок нас на скамейку сбоку от здания, с намерением «угостить». С удовольствием добавив, мы вернулись к входу и тут, меня представили человеку в крупных очках. Полное отсутствие вычурности в одежде и пафосности в поведении заметно выделяло его на фоне окружавшей и всё увеличивавшейся толпы.
Казалось, что он звучит иной, той «правильной» нотой, настроиться на которую становилось всё труднее из-за резко менявшегося окружающего ритма, снова гнавшего на баррикады. Изрядный налёт алкоголя не прятал его лица. Наоборот, было ощущение, что они верные, добрые спутники, всё ещё шагавшие расслабленной походкой, вопреки звучавшим маршам.
Майк – произнёс человек, протягивая мне руку, и я понял, что это тот самый Майк из «Зоопарка».
А это мой друг Коля Васин, главный битломан страны. У него, между прочим, есть автограф Маккартни: — представил мне этого удивительного человека Майк.
Оба были изрядно размякшими впрочем, как и мы. Мимо пронёсся «шипованный» Кинчев, а невдалеке стоял Цой в кожаном плаще и, уперев руки в бока, отстраненно смотрел сквозь толпу. Немного поговорив, мы двинулись в зал. Майк несомненно, был тем человеком, с которым я бы с огромным удовольствием пообщался. Он обладал стержнем, который в отличие от «подвижных опилок» притянутых «модным» магнитом был основательным и естественным.
В нашу компанию входил молодой Светлик, Андрей Светлов, который на тот момент занял место басиста в «Поезде». Совсем ещё юный, но безумно скоростной и талантливый, он искренне верил, что основной инструмент в бэнде бас-гитара и это, несомненно, придавало ему привлекательности. Он буквально сочился вниманием, застывая перед экраном, сканируя пляшущие в сказочном ритме руки Марка Кинга из «Level 42», записанного на кассеты первых выпусков MTV.
Огромным удовольствием было смотреть с ним кино, особенно ужастники. Он полностью погружался в сюжет, и кино распахивалось, вытесняя всё остальное. Любая реплика присутствующих, почти болезненно затрагивала его обнажённые окончания, вызывая сокращения его лицевых мышц, словно от небольшого разряда тока. Длинный гриф «Jazz Вass» и пёстрая шапочка на голове Пасториуса, чуть позже увиденная им на одной из кассет, стали окончательным и бесповоротным приглашением в тот мир. Мы любили с ним садиться за пианино и играть в четыре руки моментальные каскады авангардных пьес.
Давая заранее некоторым названия, мы тем самым определяли настроение и, сливаясь «лепили», испытывая удовольствие. На протяжении всей истории, что я его знаю, любой лист или салфетка, что оказывалась у него под рукой, моментально сворачивалась в тонкую трубочку, и изогнутая чуть выше середины, превращалась в костылик. Эти фирменные знаки оставлялись повсеместно, будь то кафе или чья-нибудь квартира. Оказавшись в гудящем, как и положено зале «Крупы», мы сели на стулья в ожидании начала.
В тот наш приезд заявлены были «Джунгли», «Странные игры» и «Теле У». Не припомню, в этот ли раз выступал «Тамбурин» или в другой, вместе с «Кино» и «Аквариумом». Оглянувшись, я увидел Боярского в его фирменной шляпе, и испытал двоякое чувство. При моей искренней симпатии к нему, он казался пришельцем из того внешнего мира, остро очерченного и не пересекавшегося с нашим.
У большого города, большие амбиции и чувствовалось как привлекательный «модняк» разрастаясь «другими» лицами, иной «химией» разъедает зыбкие границы «заветных полей». Неподалёку в джинсовой жилетке сидел Б.Г., держа в руке лорнет на длинной ручке, и театрально разглядывал происходящее. Через 20 лет, пути Б.Г. и Светлика пересекутся, и Андрюха временно займёт место басиста в «Аквариуме».
После сейшена решено было ехать на ночлег к местному хиппи Гагарину. Проехав через весь город, мы оказались на окраине. Едва различая друг друга, полагаясь скорее на уши, нежели на глаза, мы шагали в полной темноте по извилистой, просёлочной дороге, пока, наконец – то не добрели до деревянного сарая, размерами и строением похожего на амбар. Внутри, вдоль стен тянулись сколоченные из досок отсеки заполненные сеном, а посередине на расчищенном пятачке стоял стол и вокруг него несколько пней. Сложенные кирпичи служили очагом, и Гагарин быстро развёл огонь.
Скоро прокопчённый чайник шипя, подал команду и рассыпанный по кружкам чай залили кипятком. Лампочка под железным абажуром мягко освещала круг пространства, за пределами которого растворялись стеллажи с сеном, источая первородный, уютный запах. До самой зари мы болтали и пили чай. Выходили в свежую ночь, и глядели на звёзды. Иногда вспыхивали в общем припадке веселья, затем снова успокаивались, а на заре разбрелись по своим углам на сеновале, где и уснули как в божьих яслях.
На следующий день мы снова отправились в «Крупу» смотреть второй день сейшена, который начинался довольно рано. Выступал «Телевизор», мы посмотрели пару песен и двинули на другое мероприятие, проводившееся на противоположном конце города. Немыслимо, (по нашим рижским меркам), долго добираясь, почти истощив последний запас сил, мы наконец-то добрались до очередной окраины большого города и, выйдя на станции метро «Автово», пошли искать проспект с чудным названием «Стачек».
Найдя искомое, мы облегчённо выдохнули и вплыли в очень уютный, небольшой зальчик с амфитеатром, где и был заявлен концерт литовской джаз-банды под управлением Вишняускаса. Силы были на исходе, поэтому, для части нашей замечательной компании, джаз звучал как колыбельная. Время нашего пребывания в славном городе подошло к концу, и мы перенасыщенные впечатлениями двинули на вокзал.
Поезд уже стоял и, найдя свой вагон, мы подошли к двери. Доставая билеты, мы поразились совпадению, в проёме стояла та же проводница и, увидев нас, заулыбалась как родным. Эта встреча обрадовала, и градус остывающих сил слегка приподнялся. Мы немного поболтали и тут прозвучали роковые слова: Туда, у вас был день рождения, а обратно у меня. Ну, значит приглашаю. Деваться было некуда, да и распалённое сознание было вовсе не против продолжения.
И снова запылало. На обратную дорогу, нам достались билеты в разных вагонах, так что когда веселье достигло апогея, проводники перекрыли двери в тамбур, что — бы мы не могли ходить из вагона в вагон, что, несомненно, спасло жизни Волосана и Юрика Экштейна от неминуемой гибели. Утром, когда разомкнули двери и Волосан пробрался в наше купе, он увидел чудную картину: догоревший костёр ещё дымился, а на самой верхней, багажной полке, в полном анабиозе парил Андрюха Мардер, в сапогах и шубе.
ТУК – ТУК
Непостижимым образом, дымок распахивал сознание и увлекал в удивительные путешествия. Яркие, насыщенные, они обладали силой проникновения, и главное упрощали процесс понимания. Казалось, что не только ум, но и всё существо мгновенно реагируя, постигает суть вещей. В эти моменты истина озаряла сознание, так просто проявляясь и обнажая великий смысл, что существо наполнялось блаженством, а ликующая душа глядела детскими, очарованными глазами.
Но каждый раз время пребывания в «сказочной стране» подходило к концу, и чудесная экскурсия заканчивалась. Спускаясь на землю, «волшебный порошок» испарялся и вроде бы схваченный «Главный элемент» оставался в памяти не ясной, таящей как облако картинкой. Это именно та стадия, когда исчерчивают тетрадки формулами, рисуют схемы, пытаясь схватить и выразить тот заветный символ, глядя на который падают засовы, обнажающие «Великую суть», столь необходимую мечущейся душе, жаждущей полёта.
Знакомясь с «новой игрой», сначала осваиваешь правила, а затем накапливаешь необходимое «внимание», которое позволяет тебе быстро реагировать на ход игры. Именно появлявшаяся удивительная концентрация внимания делала эту «новую игру», столь привлекательной. Помню как моё «внимание», скользнув по тексту лежащей на столе газеты, выделило букву и, вычленив её из общего контекста, стало рассматривать отчётливо проявившийся «мир».
Нечёткий оттиск гранки на газетном листе и неровности нанесённой краски, освещённые ярким солнечным светом, лившимся через окно, создали микромир и горели абсолютно понятной, видимой жизнью. Казалось, что эта жизнь сформировалась не во мне, то есть не моим разумом, как это обычно бывало, а существовала передо мной, на ставшем удивительно удобном для рассмотрения расстоянии, и я просто наблюдал её, одновременно ощущая и себя и находясь непосредственно в картинке.
А вот ещё одно воспоминание. Я уже говорил, что коллективные «таски» меня не привлекали. Радость совместных улётов я испытал позже, но это с «неслучайными» людьми и в определённых условиях, выбирая «маршрут путешествий». Поэтому трансформировал своё сознание я редко и осторожно, с желанием ухватить и понять «возможность» такого «видения». Как то в воскресное, летнее утро, я почувствовал настойчивое желание отправиться в уединенное место и «переместиться».
Попробовав «свободное парение», очень хотелось снова в полёт. Привычный мир начинал казаться тесноватым. В доме все ещё спали. Я сел в автобус и проехав почти через весь город, вышел около «Вэфовского дворца». Справа от него, закрытая высокими деревьями, находилась небольшая аллейка, похожая на футбольное поле. Туда я и направился. Сев на единственную уцелевшую скамейку я закурил.
Тихое, солнечное утро располагало к умиротворению. Мир стал объёмным, наполнился звуками и каждый из них гармонично занял своё место. В поле моего зрения попали скамеечные доски. Изрезанные свежими и старыми, почерневшими узорами, они буквально вибрировали насыщенной жизнью. Движущиеся голографические картинки, фигурки, лица проявлялись на каждом сантиметре, показывая и рассказывая мне истории. Яркое, утреннее солнце делало их объёмными и глубокими.
В сочетании с широчайшей звуковой панорамой, это было захватывающее зрелище. Затем мой взгляд скользнул за пределы этого «безграничного мира», в обычном мире ограниченного скамейкой и я узрел овал вытоптанной земли перед ней. На коричневом фоне лежала алая гвоздика. Огромный горящий бутон был совершенным, зеленый тонкий стебель грациозно тянулся и вдруг… резко, острым углом ломал её «жизнеток». Всем своим существом, я «увидел», что в ней отсутствует движение. Она была мертва. Я это видел абсолютно отчётливо и поразился этой, внезапно обретённой способности «видеть», вот так проникновенно, целиком, без тени сомнений.
Нечему было сомневаться, я вдруг стал пустым. Я словно выбрался наружу. Все мои чувства и ощущения, все мои привычки, всё, что обычно составляло то, что называлось мной, всё, что посредством аналогий и благодаря накопленному опыту на тот момент, пыталось анализировать увиденное, отступило, буквально потеряв власть надо мной. Я не анализировал, я РЕАГИРОВАЛ. Я беспрепятственно проскальзывал за внешнюю оболочку всего того, что попадало в поле моего зрения, и находился непосредственно там.
Наслаждаясь небывалой свободой, я будто весь растворился, став одним дыханием. Свежие струи воздуха, насыщенные золотым светом утреннего солнца вливались в меня. Вдыхая и выдыхая их, я вдруг услышал биение своего сердца и обратил на него внимание. Тут же образовалась необходимая дистанция, позволяющая видеть его. Я вдыхал и глядел, как сокращается моё сердце. С каждым вдохом движение диафрагмы становилось глубже, а видение сердца отчётливее. Окружающее пространство стало необыкновенно прозрачным.
Дыхание, растворив мою оболочку, парило в небе, поднимая моё невесомое сердце всё выше. Постепенно вдохи и сокращения стали синхронными. Это было так необычно и так торжественно. Скользя небывало высоко, я вдруг отчётливо «увидел», что в следующее мгновение, глубоко вдохнув, я могу прекратить дыхание, а вместе с ним и остановится маятник моего сердца. Зависнув над этой мыслью и будучи ещё не готовым к такому переходу, гладь моего сознания слегка поколебалась и возникла мысль — этого не делать, ибо: «что там за гранью…? »
А потом, в пространство аллеи вплыло «пятно», живое, вибрирующее, и я моментально уловил его присутствие. «Пятно» обрело контуры девушки, облачённой в легкое платье, правой рукой прижимающей к груди книгу. Мы были на разных концах аллеи, я у выхода, она по диагонали у входа. Походка, движение левой руки, изгибы тела, проявлявшиеся под материей её платья, запах передающий её «мир», самым странным образом улавливаемый мною, создавали полный комплекс ощущений.
Излучаемые ею чувства, словно освободившись от скрывающей их физической оболочки, струились очевидными фрагментами её жизни. Вот это, было «круто»! Я не знаю, что в том дне способствовало происходящему, что обеспечивало это «устойчивое» чудо, вновь поразившее меня своей прелестью, и снова исчезнувшее, словно дивное видение, закрыв за собой «таинственную дверь».
